Мой отец был стар, да к тому ж слеповат немного, без своих очков и к столу б не нашел дорогу, и к нему так хромал, при хотьбе подгибая ногу,
Будто в колене застряла игла.
Но он был творцом и любил свои кисти и краски, он меня создавал с такой смесью тоски и ласки, так умильно читал мне на ночь детские сказки,
Словно я и правда была жива.
Когда я уходила, он слезы стирал украдкой, как ни в чем не бывало возился в бесчисленных тряпках, наклонял лицо, пряча взгляд в нестриженых прядках,
Забывая унять свою дрожь в руках.
Новый дом был светел, заполнен людьми и речью, в нем казалось и пола коснуться мне было нечем, а вокруг почему-то о чем-то просили вечно,
И во мне однажды родился страх.
Они звали кого-то, смотря мне в глаза со смесью самых разных чувств - от чистой любви, до спеси, балансируя ловко на грани угроз и лести,
Будто я им что-то была должна.
Развернитесь, выйдете, там ведь на небе - солнце! Там цветок душистый кружась упал на оконце. Там поют свои песни птицы и ветер вьется...
Но они не слышат мои слова.
На губах пополам горечь с айвовою вязью. Для меня тишина нынче - огромный праздник. В открытой двери свобода нахально дразнит.
Но ваш трон навеки моя тюрьма.
Мне бы только с Ним перекинуться как-нибудь словом. С этим вашим "Богом" - минуты мне будет много. Он наверное может указать отсюда дорогу...
У меня, иконы, тяжела судьба.